Рецензия

Писать о нуаре Орсона Уэллса обманчиво просто. Достаточно рассыпаться в экстатических эпитетах. Действительно, все здесь такое «барочное», «больное», «бредовое».

Бесконечно множащиеся аркады калифорнийской Венеции. Плевок кислоты, сжигающий афишу стриптизерши, за три эпизода до того растерзанной бомбой. Пляски безумного клоуна – сторожа в мотеле, где банда в черных кожанках, возглавляемая угрюмой лесбиянкой, изнасилует американскую жену (Джанет Ли) честного мексиканского полицейского Варгаса (Чарлтон Хестон). Паричок, падающий с головы удушенного – жирного жулика Дядюшки Гранди (Аким Тамирофф). Марлен Дитрих, переодетая цедящей (даже не пытаясь скрыть немецкий акцент) роковые истины цыганкой-гадалкой Таней. И – апофеоз бреда – шекспировский выход лейтенанта Хэнка Куинлена.

Орсон Уэллс собственной персоной: хромая, бесформенная туша фальсификатора улик, непрестанно поглощающего сласти, чтобы не пить, и пьющего, чтобы заглушить боль об убитой сорок лет назад жене. Но барочный бред – дело техники. «Американским планом» называется техника съемки, соразмерная человеку, когда камера находится на уровне человечьих глаз.

В «Печати зла» нет ни одного «американского плана» – только «антиамериканские»! Мир увиден или сверху – как в головокружительном, трехминутном тревелинге в прологе. Камера следит одновременно за прогулкой четы Варгасов и движением обреченного, заминированного автомобиля.

Или – снизу, как при каждом появлении буквально нависающего над зрителями Куинлена. Нет здесь и «американского монтажа», последовательно обращающего внимание на значимые детали события. Любое событие увидено целиком, так что зрительский глаз не в состоянии принять и понять его. Что это? Да так, взгляд бога, с которым, безусловно, отождествляет себя не только вершитель бесчестного, но справедливого правосудия Куинлен, но прежде всего – сам Уэллс.

Весь фильм – надменный монолог изгоя, отстаивающего свое право смотреть на мир свысока. Чистенький Варгас, блюдущий букву закона, в итоге проигрывает негодяю Куинлену, полагающемуся лишь на безошибочную интуицию, как правоверный голливудский ремесленник проигрывает чудовищному Уэллсу. И чем отвратительнее Куинлен, тем острее сочувствие и жалость к нему, достигающая апогея в краткой эпитафии Тани над мертвым богом-монстром, рухнувшим в грязную пограничную речку с пулей в животе, посланной лучшим другом: «Это был человек».

Таня: Кто-нибудь… заберет его отсюда?

Шварц: Да, буквально… через несколько минут. Вы ведь действительно любили его?

Т.: Его любил коп. Тот, который убил его. Вот он его любил.

Ш.: В конце концов, Хэнк был великим детективом, что бы ни говорили.

Т.: И вшивым копом.

Ш.: И это все, что вы можете сказать о нем?

Т.: Это был человек. Что говорят о людях, это ничего не значит.

Ш.: До свидания, Таня.

Т.: Adios.